Глава 1

НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ МИРОВОЗЗРЕНИЯ

Несомненным следствием информационной цивилизации стала лавина сведений о великой Восточной культуре и эзотерике. Медицинская составляющая последних грандиозна, освещена тысячелетиями, тайнами и мифами. Информационный прорыв сделал эти знания более доступными и понятными. Практического же проникновения с «перекрыванием» западных средств и методов медицины не произошло. В то же время бурное, наступательное развитие медицины Запада значительно отстает в своем внутреннем осмыслении и самооценке.

* * *

Масштабность любой медицинской системы, включающей в себя юридические, социо-культурные, экономические и многие другие аспекты, определяет ее как явление, парадигму, формирующую мировоззрение, и сформированную мировоззрением. Понятийная обширность и неопределенность последнего? делают необходимым авторскую интерпретацию основных понятий и представлений. Законченность и директивность знания вытекают либо из узости кругозора и ограниченности мышления, либо они подчинены идеологическим мотивам.

Величайшие из явлений западной цивилизации – наука, научное мышление, научное мировоззрение – пришли на смену божественному откровению и знанию.

Современное западное общество возникло как единое целое, и одним из столпов, на которых оно стояло, был новый тип знания, познания и мышления – наука. Вместе с наукой, как ее «сестра» и как продукт буржуазного общества, возникла идеология [54].

Отрицательное отношение к инакомыслию – достаточно распространенное явление. Негласный свод законов или границ, в которых допускаются размышления или интерпретации, далее получит название парадигмы. Наднаучное предопределение, как проявление тотальной идеологии, не только тормозит развитие любого революционного направления, но и все будущие результаты исследований приводит к общепринятому знаменателю.

В основе тоталитарной идеологии советской империи лежал диалектический материализм. Обязательным был и атеизм, исключавший из духовного постижения не только достижения религиозной мысли, но и всю Восточную культуру, эзотерику.

Достаточно серьезные философско-методологические труды по теории медицины тотально в нашей стране и отдельные за рубежом постулировали тезис о том, что:

единственной философско-методологической платформой, на которой может беспрепятственно развиваться наука, является диалектический материализм [32,140,141].

Приверженность авторов определенной философской системе естественна и психологически объяснима. Так же как стремление доказать свою полную правоту, не оставляя места сомнениям. Полемика в таких случаях переходит в политические дебаты с заклинаниями и навешиванием ярлыков.

...Фрейдисты выступают проповедниками психоанализа, игнорируя важнейшее значение материальных условий жизни общества и рассматривая классовую борьбу и войны как проявление особых психологических «закономерностей»... Поэтому фрейдизм и неофрейдизм используются современной империалистической буржуазией в целях оправдания и развития самых низких и отвратительных стремлений и инстинктов людей [141].

Или еще:

...кондиционализм... является ответной односторонней и однобокой идеалистической реакцией..., отражением в медицине общей философской реакции, свойственной эпохе империализма. Кондиционализм представляет собой, таким образом, проявление махизма в медицине.

С тезисами диалектического материализма, одного из самых проработанных направлений философии, спорить бессмысленно. Диалектический материализм шлифовался тысячелетиями, и его практические достижения трудно переоценить. Но в чем его единственность, не как революционного лозунга, а применительно к науке – в апелляции к практике как критерию истинности или, скорее, возможности использования вещи, явления или идеи? Но при этом отдельные идеалистические представления в концептуальном плане не менее плодотворны. Способ диалектического мышления с его категориями и законами? Но он не мог родиться сам по себе, не опираясь на фактические, объективные подтверждения. Вряд ли китайцы догадывались о своей причастности к «великому и могучему учению», рассуждая о концепции «Инь-Янь», являющейся, несомненно, диалектичной по своей сути.

Наоборот, слишком «глубокая» приверженность приводит к абсурдным формулировкам и заключениям типа:

Незнание диалектического материализма привело к тому, что К. Бернар, начав свой путь с отрицания жизненной силы, в дальнейшем перешел на позиции витализма и агностицизма [141].

Основной тезис полемики заключается в следующем:

Идеалисты утверждают, что между телами органической и неорганической природы существует принципиальное различие. Последнее состоит в присутствии в организмах животных и растений особой силы vis vitalis (отсюда название сторонников этого направления – виталисты), которая отражает их высокое совершенство и не может быть понята на основе законов физики и химии. В противоположность этому материалисты считают…, что нет никакой необходимости привлекать для понимания процессов, совершающихся в организме животного, какую-то особую сверхматериальную жизненную силу. Речь, следовательно, идет о принципиальной стороне, а именно о возможности познания главных механизмов работы живого организма и границах этого познания [116].

Приведенный тезис ярко цитирует разницу между понятием и приятием. Сторонников «жизненной силы, энергии» и пр. отвергают; не принимают как идеологически чуждых. И это не заблуждение понятия. Это не наука – политика.

Во-первых, одно другому не мешает. Можно преклоняться перед Божественной целесообразностью, вкладывая в понятие религиозный, мистический, морально-этический или другой универсальный аспект, что и позволяли себе великие мыслители.

Такая диалектика отнюдь не повод для прекращения работы и исследования познаваемого на сегодняшний день. Как было сказано К.А. Тимирязевым:

Приступая к объяснению какого либо явления, нельзя отправляться от того положения, что оно необъяснимо.

Во-вторых, любая наука, любая исследовательская деятельность отталкивается от некоего необъяснимого факта/явления и, по ходу своего развития, упирается в такой же факт, требующий революционных преобразований в понятийной системе и мировоззрении.

Великий позитивизм И. Ньютона опирался на факт приятия в качестве аксиомы наличие гравитации, природа которой не понятна до сих пор. Он просто взял ее как данность и воздвиг свою систему мироздания. Вся современная цивилизация построена на не менее загадочных понятиях/явлениях: энергия, сила, электричество, поле. Теоретическое обоснование Восточной медицины – силы ци или прана – недоступные для научного (нынешнего) измерения, но реально субъективно постигаемые, не замечаются или воспринимаются с сарказмом. Впрочем, есть и замечательные работы на эту тему, раскрывающие секреты непознаваемого.

В третьих, наука сама стала развиваться по законам мифа, ибо приняла изначально неопровергаемые аксиомы [71]:

 

• повседневный и привычный человеку способ восприятия наиболее адекватно отражает фундаментальные свойства и характерные черты внешнего мира;
• необычные (другие) режимы восприятия, как и изменения состояния сознания, не могут всерьез рассматриваться как методы изучения внешней реальности;
• восприятие является одной из функций психики, а психика не может воздействовать на физический мир непосредственно.

У истины есть самый объективный судья – время. Знать же о том, что есть совершенно отличные от привычного взгляды на медицину, мы должны. Не кривя при этом лицо в насмешке. Ленин, с именем которого мы родились, с учением – жили, а теперь не помним, когда-то сказал:

Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество.

Естественное сочетание Бога в душе с научной работой у гениальных ученых, скорее – закономерность, чем вызывающая удивление странность. Для Паскаля, Декарта, Кеплера, Лапласа, Фарадея, Максвелла научная деятельность была постижением тайны божественного мироздания. В сочинениях Парацельса вопросы божественного устройства мира совершенно естественны. Паскаль и Ньютон считали свои телеологические работы гораздо более важными и весомыми. У Н.Г. Чернышевского читаем:

...наконец нашел он то, чего искал... «Заметки о пророчествах Даниила и Апокалипсиса св. Иоанна». Ньютон писал этот комментарий в старости, когда был наполовину в здравом уме, наполовину помешан*. Он с усердным наслаждением принялся читать книгу, которую в последние сто лет едва ли кто читал, кроме корректоров ее [143].

Мало кто из наших современников слышал об имени великого шведского ученого, философа, инженера и поэта Э. Сведеборга (1688 – 1772). Его энциклопедические труды и открытия, великие инженерные разработки позволили поставить его в один ряд с Л. Винчи и М. Ломоносовым. Но все же главным образом он остался в памяти человечества как величайший духовидец, которого называли «королем духовидцев» [148]. Он оставил миру величайшее духовное наследие, составляющее около 40 томов книг, богословские труды и описания многочисленных опытов своего пребывания в духовном мире.

Другим подзабытым именем является Н. Тесла (1856 – 1943): австро-венгерский и сербский физик, космолог, мыслитель эзотерической ориентации, осуществивший более тысячи фундаментальных естественнонаучных открытий, обладатель почетных званий ведущих научных центров 13 стран. На работах Тесла основана вся энергетика XX в. [148]. Он полагал, что в природе материя и дух слиты воедино и изучал оба направления единого целого: и физическую основу психики и психическую основу физики, стремился интегрировать духовное и материальное начала землеустройства в человеческом сознании. Долгие годы жизни он затратил на попытки разрешить вопросы смерти и всегда говорил о своей вере «в одного Бога, не описанного в религиях» [148].

Самая передовая в мире история и философия СССР вымарала этот аспект творчества из биографий великих ученых. А глобально научному мировоззрению боготворческая деятельность стала просто не нужна. И все это при том, что, например, известнейшие ученые, имеющие реальное отношение к политике, которые произвели революцию в современной физике, – А. Эйнштейн, Н. Бор, Э. Шредингер, В. Гейзенберг, Р. Оппенгеймер, Д. Бом находили свое мышление вполне совместимым с духовностью и мистическим мировоззрением. Так же, впрочем, как И.П. Павлов, ставший знаменем воинствующего материализма в науке Советского государства. При этом не вспоминалось, что академик регулярно посещал храм Божий и демонстративно крестился у его входа.

Г. Селье признавал Бога (создателя, творца) и в объяснении своей позиции разграничивал сферы влияния науки и религии.

Наука не может и не должна пытаться охватить цели подлинного создания; но она может и должна постоянно исследовать телеологические мотивы в объектах создания. Только сделав это, наука может перейти от простого накопления непонятных фактов к тому, что мы называем пониманием [156].

Наш современник академик В. Гинзбург, констатируя, что обычная материя составляет лишь 5% окружающего мира, говорит о вчерашнем «мистическом», «виталистическом», «энтелехиальном» – сегодняшнем объективном.

Два основных способа рассмотрения мира, два философских направления – материализм и идеализм – сформировались почти два с половиной тысячелетия назад. Мельчайшие, неделимые частицы Демокрита, являющиеся основой всего, и «мир идей» Платона не утратили актуальности и сейчас.

До начала XVII века появление новых течений в рамках означенных направлений философии мало соотносилось с новыми фактами естествознания, а развитие естественных наук шло в рамках позитивизма, довольствуясь конкретными, мало влияющими на ход истории, результатами. XVII век отмечен формированием ньютоно-картезианской картины мира. Определение пришло гораздо позже, после осмысления творческого наследия двух гениев. Третий, Лейбниц, внесший неменьший вклад в формирование современного мышления, как водится, был забыт.

К началу прошлого (XIX) века в сознании миллионов людей, наверное, впервые в истории человечества (если она, история, была одна)* научное знание заняло доминирующее положение. За прошедшее затем столетие технологический триумф западной науки был столь заметен, что только в самое последнее время и лишь немногие засомневались в абсолютном праве науки на общую жизненную стратегию [30].

Наступивший XXI век называют веком биологии, психологии, информации. Притязания разума предсказать и определить – основополагающая концепция ньютоно-картезианского детерминизма, с верой в безграничную предсказуемость событий – носят вполне символический характер практически во всех сферах науки. Поставьте себя в начало прошлого века и честно признайтесь: можно ли было в 1900 году в России (так ближе) предвидеть 1917 год? А затем 1937, 1941 и 1991 годы?

При жизни одного человека происходили полные смещения понятий, ценностей, смысла жизни. Пертурбации в науке, технологиях, научных мировоззрениях не так осязаемы, и для большинства они воспринимаются через автомобили, самолеты, ракеты, телевизоры, телефоны, компьютеры.

Глубокие и явные изменения произошли за последние 50 – 70 лет в медицине.

Характеризуя ушедший ХХ век, я бы назвал его веком точных наук и точных технологий, давших суперощутимые практические результаты, и веком забвения всего, не приносящего дивидендов в практичности и достижимости уже завтра: духовности, морали, целого ряда «неточных» наук (философии) и даже религии. Вместе с тем, теоретический аппарат наук – фавориток (физики, математики), интерпретируя и предсказывая, подвел свои собственные концепции к некоторому краю, за которым он в своем прежнем виде уже не давал не только прежних блестящих результатов, но и просто увяз в описательности и перечислениях. Абстрактные характеристики и парадоксальная двойственная природа, например, субатомных частиц, потребовали введения так называемого принципа дополнительности Н. Бора, который не разрешил, но ввел этот парадокс в систему науки. Дуализм «волна- частица» оказался зависим от условий организации опыта. Субатомные частицы могут быть поняты лишь как взаимосвязи. Теория поля предполагает спонтанность возникновения частиц из пустоты и обратное исчезновение в нем. Экспериментально было подтверждено, что материальные частицы могут создаваться из чистой энергии и в нее же возвращаться. Только в отношении квантовой теории существует несколько интерпретаций ее математического аппарата, а конкретный набор данных можно истолковывать в рамках нескольких теоретических построений.

Еще Д. Юмом (1711 – 1776 гг.) была сформулирована мысль о том, что процесс познания мира неизбежно связан с ограничениями и структурой человеческого разума.

В последующем все более несомненным и существенным стало влияние самого исследователя, как на получение результата, так и на его истолкование. К настоящему времени сформировался принцип антропности, из которого следует поразительный вопрос: познает ли Разум истину о Вселенной или сам порождает Вселенную, соответствующую его представлениям об истине?[49]. Странным образом этот кризис оказался обусловленным нашим неведением в вопросах психологических, гносеологических, семантических. Более того, в числе первоочередных и неотложных оказалась проблема кризиса западного научного мировоззрения, с утратой мотивации при расширении жизненного комфорта [105] и пересмотром приобретений научно-технического прогресса. Т. Кун [75] в своей монографии «Структура научных революций» опроверг концепцию линейного развития науки с постепенным накоплением знаний о Вселенной, приближением к наиболее точному ее описанию и предельной истине о существовании. Им же введено понятие парадигмы, употребляемое, как и всякое универсально-масштабное понятие, в достаточно широком диапазоне.

В широком смысле парадигма может быть употреблена как набор убеждений, ценностей и техник, разделяемых членами данного научного сообщества. Некоторые из парадигм имеют философскую природу, они общи и всеохватны; другие парадигмы руководят научным мышлением в довольно специфических, ограниченных областях исследований. Парадигма столь же существенна для науки, как наблюдение и эксперимент… Реальность чрезвычайно сложна, и обращаться к ней в ее тотальности вообще невозможно. Наука не в состоянии наблюдать и учитывать все разнообразие конкретного явления, не может провести все возможные эксперименты и выполнить все лабораторные и клинические анализы. Ученому приходится сводить проблему до рабочего объекта, и его выбор направляется ведущей парадигмой данного времени... Таким образом, в принципе невозможно заниматься наукой без некоторого набора априорных убеждений, фундаментальных метафизических установок и ответов на вопрос о природе реальности и человеческого знания [30].

Раньше или позже парадигма становится обязательной точкой зрения внутри научного сообщества. Вне его она играет роль идеологического регулятора. Нормативный смысл парадигм определяет разрешенное проблемное поле, устанавливает допустимые методы и набор стандартных решений.

Как только парадигма принята, она становится мощным катализатором научного прогресса; Кун называет эту стадию периодом нормальной науки [30].

На этом этапе всякое инакомыслие возможно, но оно опережает время и подвергается остракизму. В то же время постепенно накапливающиеся несоответствия желаемого действительному в эксперименте или практическом использовании, а также теоретические проблемы, и запросы общества, требующие настоятельного решения и не поддающиеся устоявшимся средствам и методам, стимулируют внимание к тем несоответствиям, которые в рамках существующей парадигмы либо «не замечались», либо соответствующим образом истолковывались. Так, Пифагор был убежден, что в основе всех вещей и явлений лежит «гармония чисел». Он считал, что все в мире должно выражаться целыми или дробными числами. Выяснение невозможности выражения некоторых величин никаким целым числом (отношение длины окружности к ее радиусу или отношение стороны квадрата к его диагонали) для Пифагора и его учеников выглядело мистическим чудом, которое они скрывали в течение многих лет.

А известный спор Пастера с Пуше в отношении самопроизвольного зарождения жизни, когда Пастером были использованы политические, но никак не научные аргументы? Но это область гениального. В практике же современной науки это явление повседневное.

Какие бы революционные изменения не привносила новая теория, которой суждено стать парадигмой, она никогда не побеждает в один день.

Сдвиги от аристотелевской до ньютоновской физики или от ньютоновской к эйнштейновской, от геоцентрической системы Птолемея к астрономии Коперника и Галилея, от теории флогистона к химии Лавуазье… приводили к коренному преобразованию научного воображения; мы не преувеличим, если скажем, что под его воздействием менялось само восприятие мира [30].

В то же время нельзя не привести известное высказывание родоначальника квантовой физики Макса Планка:

...новая научная истина не убеждает оппонентов, не заставляет их прозреть; побеждает она потому, что ее оппоненты в конце концов умирают, и вырастает новое, знакомое с ней поколение [30].

Осознание новых концепций в физике стало качественным шагом для утверждения новых систем мышления буквально во всех разделах науки. Оригинальным концепциям, формирующим новую парадигму в биологии, посвящены интереснейшие работы Ф. Капры [52]. С нашей стороны сделана скромная попытка рассмотреть с означенных позиций процессы и достижения медицины, как в историческом, так и в качественном отношениях.

* * *

Глобальной характеристикой нашей эпохи является информация, и мы не можем не рассмотреть ее роль в возникновении, изменении и эпидемиологии болезней, как в объективном, так и в субъективном аспектах.

Первый аспект тривиальный. Он лежит в сфере психологии. У ребенка есть все для того, чтобы ходить, смотреть, слушать. Но он должен научиться говорить, узнавать, отличать и пр. Результаты развития человека вне человеческого информационного поля известны (Маугли, Абгаровские дети и пр.).

Откуда у ребенка берутся знания? С одной стороны, он их перенимает по принципу «делай, как я». При этом известным фактом является максимальная научаемость в первые 3 – 5 лет жизни. Речь идет о глобальных формирующих психофизических характеристиках, эмоциональном типе, характерологических основах. С. Гроф [30] идет дальше, отодвигая процессы формирования к моменту появления зародыша с обязательным учетом вариантов взаимоотношений между плодом и матерью.

Этот начальный этап становления человека никак нельзя назвать семантическим и свободным. В аспекте данной работы это формирование его отношения к болезни, как бы ее «выбор». У ребенка сужено, при максимальной открытости, информационное поле: он воспринимает то, что ему дают, в этом же аспекте он видит и слышит. «Перенятие», это даже не вера, а единственно возможный процесс социализации. Взгляд как бы через «информационную трубу» продолжается долго (если не всю жизнь). Сначала, в годы обучения, вся информация воспринимается как истина, априори. Профессиональное обучение мало отражается на изменении мировоззрения и способе мышления. Жизненный опыт, активное мыслевключение подводят к трудным вопросам: куда и как идти? Что есть истина? А далее – интуитивный выбор веры, в том числе и к привычной жизни без изменений.

В связи с этим совершенно естественно констатировать начало развития отношения к жизни и присущим ей болезням уже с первых дней существования маленького человека. О роли семьи и общества в формировании здорового (а по факту – больного) человека не говорил только ленивый. Банальными стали ссылки на неправильное питание, недостаточное физическое развитие, переутомление в школе, информационную загруженность детей.

Наше информационное поле до отказа заполнено «больной» информацией. Тревога, страх, насилие – реалии кино и телевидения. Серая, тревожная, в массе обычная, бытовая информация. Реклама средств и методов лечения, всегда почему-то жизнерадостная, по типу: вы только заболейте, а уж мы вам поможем.

Страх, тревога, агрессия прочно поселяются в подсознании. До некоторых пор настроение «ниже среднего» воспринимается как преходящее, обусловленное отсутствием социального комфорта, который обязательно придет завтра. Ничего подобного! Дальше по анекдоту: «Гадает цыганка: до 40 лет Вы будете нищим. А потом? Потом привыкнете». Потом приходит время болезней...

Начиная с Л. Витгенштейна (1921), появляется все больше обоснований картины мира как условно-договорной, сложившейся на основе «негласного договора» между людьми и, не прибегая к умствованиям по поводу единого поля, бессознательного, по К. Юнгу, в новых формах завоевывающего свое признание, мы никак не сможем обойти стороной наше лично-коллективное участие, как в создании единого семантического поля, так и паттерна болезней.

Информационная цивилизация предлагает многовариантность взглядов в совокупности с подгонкой информационной значимости под уникальность и феноменальность. На этом фоне растворяется яркость действительно значимого.

Неосознанно – а всякие бытовые разговоры не могут передать личностного ощущения болезни – накапливается информация о болезнях: без нашего непосредственного участия формируются ее «приятие», ее «должность». Но она придет не ко мне, и не завтра! Дополняют картину депрессия и страх. И гены, якобы ответственные за развитие гипертонии и сахарного диабета у нескольких поколений семьи, одинаково сопряжены с «ожиданием неизбежного» в виде образа жизни.

Всем известны болезни – эпидемии. Болезни – спутники резкого снижения уровня социального статуса с неизбежными страхом и депрессией (туберкулез) или резкого снижения уровня жизни общества (сыпной тиф). Это – болезни, присущие месту и времени.

Начались на деревне повальные болезни: оспа, горячка, скарлатина. Вокруг прорубей, ...над вонючей темно-бутылочной водой, ...согнувшись и подоткнув юбки выше сизых голых колен, в мокрых лаптях, стояли бабы, ...сообщая друг другу..., что во дворе у Митютиных помирает в горячке бабка, что у снохи Якова завалило горло... [16].

Можно перечислять сотни болезней, вызванных голодом, авитаминозом, которыми страдает гораздо большее количество людей, чем, тот «золотой миллиард», о котором, вернее, о болезнях которого, написана эта книга. И мы, ежедневно сталкиваясь с панкреатитом, представления не имеем о панкреатите, развивающимся при употреблении в пищу менее 50 г белка ежедневно. А обилие паразитарных инфекций?

Но вот рак в США и Китае. В последнем он наиболее частая причина смерти. Или сердечно-сосудистые заболевания, без разбора поражающие и олигархов, и крестьян. Климат? Пища? Воздух? Но как же тогда со смертностью в элитных и низших слоях средневековой Европы?

Таблицы смертности, построенные на базе генеалогических исследований для высшей европейской аристократии с 1500 гг., показали, что в XVI – XVII веках средняя продолжительность жизни составляла 30 лет. При этом речь шла о немногочисленной социальной группе, жившей в самых лучших по тогдашнему времени условиях, недосягаемых для подавляющего большинства населения.

В главе 3, в попытке проявить явное, будет показана естественная взаимосвязь физического и ментального в человеке. Мы отражаем информацию – информация отражает нас. Все меньше места в информационной ауре занимают естественные природные факторы. Подавляющая часть информационного поля создана самими людьми, и эта часть продолжает увеличиваться и качественно, и количественно. Человеческое сообщество само определяет для себя опасность заболевания. Те болезни, которые 100 лет назад воспринимались как приговор (туберкулез, сифилис, перитонит, рак), сегодня уже не так катастрофичны для сознания. Более того, время меняет даже субъективную симптоматику одного и того же страдания. Характерный пример приводят А.И. Воробьев и соавт.[19] в отношении субъективной оценки кардиологического климактерического синдрома. В Х1Х веке, когда сведения об инфаркте миокарда не были известны ни больным, ни врачам, женщины, на протяжении жизни многократно испытывавшие тяжелые боли в родах, жаловались на сердцебиение и тяжесть в груди, вообще не связывая свои ощущения с сердечными заболеваниями. В 60-70 годах ХХ века жалобы на боли в области сердца резко преобладали, пугая возможным инфарктом и больных, и врачей. В последующем, когда климактерическая кардиопатия стала широко известной, ни у больных, ни у врачей не стало условий для фиксации своего внимания на этих нетяжелых болях.

Философ медицины и историк шизофрении Ж. Гаррабе пишет:

Каждая культура выбирает себе болезни, где физическое или психическое страдание кажется ей особенно ужасным, чтобы сделать из них символическое представление основных, глубинных страхов человека – страха умереть и страха потерять рассудок. Это происходит до тех пор, пока прогресс знания, снимая покров с тайны, не дает объяснения этим патологическим проявлениям, и заставляет ее потерять свою тревожную таинственность. Она не может больше продолжать играть прежнюю роль в этой культуре и поэтому должна быть заменена другой болезнью, тем временем появившейся. Как и цивилизации, болезни - …смертны, и их жизнь редко превышает столетие, но даже если некоторые из них и могут возродиться в следующих веках, то уже в другой форме или с другим названием [21].

Болезни во времени «пропадают» (оспа) или резко уменьшаются (туберкулез), чтобы громко напомнить о себе в соответствующих условиях и времени. Постарение населения, качественно иная диагностика, достижения фармакотерапии, стоматологии, хирургии; неизбежно меняющаяся реактивность организма изменили течение даже наиболее известных заболеваний.

Одни и те же болезни выглядят совершенно по-разному, поскольку это зависит и от возможностей диагностики, когда аппендицит во времена Н.И. Пирогова трактовался как гнойник подвздошной области, и лечения, представляя иногда ужасающую картину:

Людей, страдающих от французской болезни, узнавали издалека*. Их хватали и выдворяли за городские ворота. Трудно было скрыть струпные папулы, размером около двух сантиметров, покрывавших тело несчастного, смрадное дыхание, гнойные выделения, глубокие язвы, контрактуры и частичную парализацию тела. Больше всего люди мучались от боли в области суставов и трубчатых костей. Ближе к ночи боли усиливались до такой степени, что пациенты начинали кричать, богохульствовать, призывать дьявола и нередко заканчивали жизнь самоубийством [94].

Возникают новые болезни, пугая своей непривычностью и манифестацией (СПИД, лаймская болезнь, синдром хронической усталости, гепатит). Но каждому времени сопутствуют свои недуги. Наша эпоха – не исключение.

предыдущий раздел | содержание | следующий раздел

Поиск в журналах РАЕ:

Авторы Публикации